Виктория

Кто я?

Я работала куратором и специалистом по международным программам в Государственном учреждении культуры. Моя гражданская позиция всегда отличалась от проправительственной. Когда в России существовала активная политическая борьба (2010-е), я ощущала себя на стороне оппозиционного движения: посещала митинги, подписывала петиции и открытые письма; я использовала сначала законные пути выражения позиции, позже незаконные, но всегда мирные. Я никогда не поддерживала действий, противоречащих принципам свободы и призывающих к войне.

Все ухудшается

Когда персоналистский режим усилился и оппозиционное поле начало зачищаться, моя гражданская позиция стала более приватной. Мир помнит только убийство Бориса Немцова и арест Алексея Навального, но как много вещей произошла между этими событиями. Дело Нового Величия рассказало нам, что даже в интернете вы не защищены. Дело Ивана Голунова высветила то, о чем было известно давно: если вас не в чем обвинить, во время полицейского обыска в ваших вещах всегда найдется необходимое количество наркоты. Множество подобных дел было заведено в течении 2010-х. Но мы научились огораживать поле, где мы действительно хороши, строить карьеру и улучшать качество жизни на нашем островке безопасности. По пути на работу брать фильтр-кофе, по вечерам - заказывать готовую еду с доставкой. И мы совсем забыли, что нигде так плохо не относятся к русским, как в России. «Московское общество — кривое зеркало европейского общества, однако в Москве все охвачены страхом» писал Малапарте в 1929, словно о нас в 2010-х.

Риск быть лишенным свободы и подвергнуться насилию возрос. Я стала бояться за вещи, которые вообще-то спрятаны: за телефонные разговоры с друзьями, за переписку с иностранцами, за кухонные разговоры. Мой партнер возвращаясь с работы (журналистом) убирал смартфоны в соседнюю комнату и включал воду, чтобы рассказать, о том, как обстоят дела на работе, на самом деле. Я стала беспокоиться о безопасности в профессиональном деятельности. Занимаясь исследованиями в области немецкого кинематографа, я испытала самоцензуру, ведь вышел закон о реабилитации нацизма (354.1. УК РФ). А при по попытке организовать ретроспективу немецкого кино, на стадии согласования мне порекомендовали этого не делать, чтобы не лишиться работы.

24-е февраля

24-го февраля я осознала, что у меня больше нет частной жизни, режим оккупировал это территорию, начав действия, с которыми я не согласна. Я не могу молча терпеть военную агрессию, совершаемую от моего имени. В первые же дни я подписала ряд петиций и писем, ходила на митинги, публиковала много антивоенных материалов, переводила деньги на гуманитарную помощь Украине, была волонтером российской правозащитной организации.

В время войны внутренняя политика России стала ужесточаться:

• Мои подписи под «Открытым письмом деятелей культуры и искусства России против войны с Украиной» со дня на день могут стать поводом для увольнения согласно постановлению Минкульта. Постановление неофициальное, не подкрепленное соответствующими документами, что не помешало ему вступить в силу (увольнение работников кинотеатров «Москино»).
• Я также опасаюсь преследований за подписание антивоенной петиции, созданной Львом Пономаревым, который в последствии был арестован.
• Мои денежные переводы в помощь Украине могут стать поводом для преследования по статье «Госизмена» (до 20 лет лишения свободы, 275 УК РФ)
• Мое появление на митингах может проявиться в будущем, так как наше государство использует технологию распознавания лиц для поиска участников митингов. Митинги в России незаконны (может грозить штраф и лишение свободы). Моя антивоенная позиция, выраженная в распространении различных неподконтрольных государству СМИ и в моих собственных постах, может стать поводом для преследования по статье «Фейки о Вооруженных Силах Российской Федерации» (до 15 лет лишения свободы, 20.3.3. КоАП).
• Боюсь преследования за волонтерство в правозащитной организации, признанной «иностранным агентом».

Я выпала из рамок закона в считанные дни. В России закон имеет обратную силу, любой из поступков, совершенных мною на протяжении всей моей жизни, может быть осужден, по закону, о котором я могла знать, только заглянув в будущее. Я живу в стране вне правового поля. Я хочу быть гражданином, но чтобы рассказать правду о преступлениях, совершаемых моей страной и внутри ее, я вынуждена стать беженцем.

Чтобы помочь из безопасного места

Я уехала из России, потому что физическое ощущение страха расчеловечивает. Мне больше неинтересно быть русской, эта идентичность утрачена, но охота остаться человеком. В безопасном месте у меня возникли планы делать проекты, которые могли бы помочь Украине, уехав приобрела новую оптику и поняла, что помочь России невозможно.