Михаил

Семь лет назад я уехал из Петербурга учиться в немецкую консерваторию.

В феврале я вернулся в Россию. Через три недели началась война. Я коренной петербуржец, который вырос в семье убежденных демократов, так что оппозицию к путинскому режиму я впитывал, можно сказать, с рождения. Когда мне было 12 лет, я пошел со своим папой на свой первый митинг. На нем я случайно увидел своего бывшего учителя по ОБЖ. Со стороны эта встреча, должно быть, выглядела очень колоритно: маленький мальчик в смешной шапке петушком и огромный мужчина двухметрового роста, горланящий лозунги дьяконским басом.

Я подошел к нему и сказал: ‘Здравствуйте, вы у нас преподавали ОБЖ’. В ответ он сказал: ‘И знаешь, почему меня уволили? Потому что я отказался голосовать за «Единую Россию»!’. С тех пор я каждый день ходил в школу, прицепив на лацкан своего пиджака значок «Несогласный!». Как-то раз я шел по школьному коридору и тут мне навстречу нарисовалась директриса: ‘Это-то ещё что такое? Ну-ка, пройдем в мой кабинет, расскажешь, с чем это ты несогласен!’. После чего у нас с ней состоялась длительная дискуссия, в которой я, неоперившийся шестиклассник, доказывал ей, что она служит преступной власти.

Надо заметить, что через полгода её уволили за коррупцию. Свою первую политическую активность я проявил в 2008 году в 14 лет, когда в день президентских выборов меня вызвали к доске, и, вместо задания по математике, я написал на доске «Медведев – вор» под аплодисменты класса и молчаливое одобрение учительницы. А уже с 2011-го года я участвовал в каждом митинге, и даже 6 мая поехал в Москву на печально-знаменитый «Марш миллионов». Перед моими глазами до сих пор стоят картины, как Навальный призывает устроить перед шеренгами ОМОНа сидячую забастовку, а Немцова, взобравшегося на столб с мегафоном, сбрасывает оттуда полиция.

В 2014 году мой отец позвонил мне и сказал: «Миша, подумай о том, чтобы уехать за границу, потому что Россию скоро признают террористическим государством».

В 2015 году я уехал учиться в Германию. После того, как российские военные, воевавшие на стороне сепаратистов, сбили Боинг, и погибло около трёх сотен ни в чём не повинных мирных людей, мой отец позвонил мне и сказал: ‘Миша, подумай о том, чтобы уехать за границу, потому что Россию скоро признают террористическим государством». Надо сказать, его прогноз, пусть и с некоторым опозданием, оказался верным: в минувшем октябре ПАСЕ наконец-то признала Россию страной-террористом. После аннексии Крыма исчезли все иллюзии о том, в какую пропасть ведёт страну эта власть. Все ждали, что большая война начнется уже тогда, в 2014 году. Но в итоге всё затянулось на восемь лет. Я могу сразу сказать, что восемь лет я был там же, где и всегда: на протестах против преступного режима. Но в 2015 году я уехал за границу, потому что уровень преподавания по моей специальности несопоставим в Европе и России. Я не уезжал навсегда. Я действительно очень глубоко любил свою страну и всегда планировал вернуться. Два последние года я работал в оркестре Берлинской государственной капеллы под управлением Дэниеля Баренбойма. В январе 2022 года я сыграл конкурс в Петербургскую филармонию и получил место солиста.

После аннексии Крыма исчезли все иллюзии о том, в какую пропасть ведёт страну эта власть. Все ждали, что большая война начнется уже тогда, в 2014 году. Но в итоге всё затянулось на восемь лет. Я могу сразу сказать, что восемь лет я был там же, где и всегда: на протестах против преступного режима. Но в 2015 году я уехал за границу, потому что уровень преподавания по моей специальности несопоставим в Европе и России. Я не уезжал навсегда. Я действительно очень глубоко любил свою страну и всегда планировал вернуться. Два последние года я работал в оркестре Берлинской государственной капеллы под управлением Дэниеля Баренбойма. В январе 2022 года я сыграл конкурс в Петербургскую филармонию и получил место солиста.

В 7 утра я проснулся, первым делом открыл новости и увидел одно слово: «Война».

1 февраля я вернулся в Россию, как тогда казалось, навсегда для того, чтобы быть c моей страной в ее тяжелые годы, чтобы получить второе образование и заниматься творчеством в родном городе. Потому что я никогда не мыслил себя вне контекста русской культуры. Я вспоминал о судьбах Сергея Прокофьева, Арсения Тарковского, Сергея Довлатова, которые тоже эмигрировали, но потом страдали вдали от родины. Я даже начертил квадрат Декарта и рассчитал в процентах, что так будет немножко лучше. Буквально чуть-чуть. Мне казалось, что это рациональный и взвешенный шаг. Но тогда катастрофа ещё не случилась.

Я до конца не верил, что настоящая война начнется. Мне казалось, что путинский режим умеет вести только гибридные войны. Что путинская элита слишком любит свое украденные имущество, слишком дорожит судьбами своих детей, которые живут и учатся на Западе. Но оказалось, что эта так называемая элита – выжженное поле, что там каждый человек готов пожертвовать буквально всем ради того, чтобы удовлетворить амбиции одного безумного диктатора. 23 февраля мы с моей мамой горячо спорили о том, будет ли война. Я доказывал, что это невозможно, она же уже планировала, что делать, если меня мобилизуют (родители вообще, как оказалось, видят всё на несколько шагов вперёд). В 7 утра я проснулся, первым делом открыл новости и увидел одно слово: ‘Война’.

В 7 утра я проснулся, первым делом открыл новости и увидел одно слово: ‘Война’.

Я ехал в автозаке по залитой солнцем набережной Невы и читал томик Мандельштама: «Я вернулся в свой город, знакомый до слёз...».

Вечером я, естественно, уже был на антивоенном митинге, и вместе с другими неравнодушными людьми выражал свою позицию, попутно убегая от полицейских. В тот же вечер у меня был концерт в филармонии, исполнялась Девятая симфония Бетховена. И я слышал, как зрители обсуждают между собой, что слова из «Оды к радости» Шиллера «Обнимитесь, миллионы!» звучат очень актуально на фоне происходящих событий. Мне же они казались ужасным контрастом к начавшемуся кошмару. Все мои знакомые, друзья и родственники были против войны и пребывали в глубоком шоке. Все понимали, что так, как прежде больше никогда не будет. Я ходил на каждый антивоенной митинг, который проходил в Санкт-Петербурге, но мне везло и меня не задерживали. Время шло и от сознания того, что я делаю слишком мало, становилось всё стыднее. Тогда я сделал плакат, написал на нем ‘No War’ и вышел с ним на Гостиный двор.

Я успел пройти с этим плакатом 500 метров, после чего рядом со мной остановился полицейский автобус, из которого на меня выбежали чёрные ястребы, разорвали плакат и посадили в автозак. Я ехал в нём по залитой солнцем набережной Невы и читал томик Мандельштама: «Я вернулся в свой город, знакомый до слёз...».

Когда нас привезли и стали выводить, чтобы отвести под конвоем в полицейский участок, я совершил побег. Я бежал по февральскому льду, и меня, как загнанного зайца, преследовали чёрные гончие-каратели в погонах. Параллельно моему движению наперерез неслась машина с мигалкой.

Я успел оторваться на целый квартал, но, к сожалению, у господ полицейских оказалась неплохая спортивная форма и хорошая прорезиненная подошва, не скользившая на льду, так что меня всё- таки догнали, надели наручники, бросили в машину и, истекающего кровью, повезли в полицейский участок. Теоретически, это могло кончиться уголовным делом, но судьба меня хранила. На меня даже, вопреки угрозам, не составили дополнительный протокол, и я вместе со всеми получил стандартные 10 суток.

В тюрьме я провёл одни из самых лучших часов в своей жизни: читал, размышлял о вечном, писал стихи. Моя совесть, наконец, была спокойна.

На работе за это время меня почти уволили. Но решающим, видимо, оказалось слово директора оркестра, который после того, как меня освободили, вызвал меня к себе, провел серьезную беседу и настоял, чтобы я взял отпуск по семейным обстоятельствам.

Я уехал из России на следующий день после объявления мобилизации. Это была красная черта, которую я начертил себе еще в марте. Я сомневался всю весну, надо ли мне уехать обратно, но меня останавливало несколько вещей. И внутренне я прочертил себе несколько важных рубежей, после которых я уезжаю незамедлительно: это были ядерный удар в любом виде, мобилизация, или начало против меня уголовного дела.

Я больше не нахожусь в России физически, но мысленно я оттуда так и не уехал. Государство насильно лишило меня моей семьи, родного города, интересной учебы, хорошей работы, но не отняло последнего: чувство сопричастности происходящей трагедии.

У России и ее народа бесконечный потенциал. Но он растрачивается впустую на ошибочные, лживые и преступные вещи.

Россия должна признать, что совершила ужасное историческое преступление. И чувство вины должно стать превалирующим среди всех других эмоций, которые испытывает народ нашей страны. Мы должны стать кающейся Германией после Второй мировой войны. Иначе из этого проклятого круга имперскости мы никогда не выберемся. Без признания своих исторических ошибок, все будет повторяться раз за разом. Мне кажется, Россия сейчас переживает последние дни относительно благополучной жизни. Сейчас 1916-й год, eсли проводить исторические аналогии. Или же 1605-й год, перед самым началом смуты.

Мне кажется, каждый народ существует ради какой-то цели. Например, цель немецкого народа – привносить немного порядка в хаос нашего мира. Высшая цель французского народа – бороться за свободу и делать это красиво. Если говорить о миссии русского народа, то, наверное, мы всегда учили и показывали миру, как нужно глубоко чувствовать и любить. Но уже почти столетие, во время которого всех лучших людей страны убивали, сажали или выгоняли из страны, Россия потеряла это качество, эту высшую цель. И с тех пор мы просто являемся примером для мира, как не надо жить. И пока эта парадигма не изменится, Россия не выйдет к свету и не обретет свой особый путь, о котором так любили писать русские философы. Мы так и будем пугалом для всего мира в том, что касается уважения к правам, к личной индивидуальности, к свободе творчества. У России и ее народа бесконечный потенциал. Но он растрачивается впустую на ошибочные, лживые и преступные вещи. Мне кажется, что мы настолько заражены ненавистью к людям и друг к другу, что растеряли всю глубину, которая являлась отличительным свойством русской культуры. Потому что ненависть и зло не могут быть глубокими, а только поверхностным. Ибо есть «скорбь и теснота всякой душе человека, делающего злое» [Рим: 2: 9-9].

Телеграм-канал Михаила, в котором он подробнее делится своими мыслями