Юма

Юма — ЛГБТ-активистка и феминистка. В 2021 году BBC включило ее в список «100 женщин мира» В России семья Юмы стала известна после участия в рекламе продуктовой сети «Вкусвилл».”. Мы поговорили с Юмой о семье, роли женщины в активизме, кто такие «пострусские», и каким будет мир после войны.

Расскажи о начале твоего пути как активистки.

Мне не нравится само слово «активизм», в нём есть какая-то стигма, шаблонность. Для меня активная жизненная позиция — это помогать там, где я могу помочь.

Расскажу такую историю: перед нашей первой эмиграцией-побегом в Грузию , мы всей семьей выбрались в город — нужно было купить ноутбук для Милы.

Вдруг видим — прямо посреди улицы огромный мужик избивает девушку, избивает ногами. Я, просто как сайгак, подскакиваю к нему и начинаю кричать, чтобы он отошёл. Мила на него тоже напустилась. Сколько ей было лет? Может быть, девятнадцать?

Девушка получила множество травм, она буквально не знала, где находится и кому может позвонить. А избил ее бывший муж, у них общий ребенок.

Другие девушки, работавшие в кафе и магазине рядом, принесли нам воды и салфеток, чтобы вытереть кровь. А мужчины стояли вокруг и смотрели. Что это, активизм? А приехавшая полиция заявила: «Ну и что вы нас вызвали? Вот ты, девочка (обращаясь к Миле), если тебя твой муж леща даст, тоже нас вызывать будешь?»

Есть вещи, которые меня мало волнуют, но тема детей и женщин для меня невероятно важна, это буквально смысл моего существования. Во всём, что касается этой темы, я очень жёстко отстаиваю свою позицию.

Ты пришла в активизм, чтобы защитить права женщин и детей?

Да, именно поэтому. После того, как приняли закон о «ЛГБТ-пропаганде» в 2013 году, я очень испугалась за ЛГБТ-детей. Мне очень отозвалась идея проекта «Дети 404» . Но я довольно долго не называла мою позицию активизмом, не люблю противостоять. Если мне что-то не нравится, я просто делаю другое.

Но разве активизм не подразумевает борьбу? Противостояние?

Не для меня. Если я вступаю в конфликт, то я усиливаю его на себя. А если я создам противовес, альтернативу этому конфликту, то он ослабнет и начнет угасать. Иногда это получается, иногда нет. Часто приходится прикладывать много усилий.

Я люблю рассказывать о том, что знаю — о психологии. Я просто прихожу туда, где людям интересно меня послушать и рассказываю о психологии отношений, о психологии конфликта, о психологии страха.

То есть для тебя активизм это в том числе и просветительство?

Активизм — это, в первую очередь, просветительство и помощь. Среди моих слушателей есть разные люди — и гетеронормативные в том числе. В какой-то момент они приводят на беседы своих друзей и родных.

Таким образом, круг доверия, доброты расширяется, и люди узнают, что лесбиянки — это не страшные создания, а интересные люди со своей интересной историей, со своей семьёй.

Я долгое время работала в терапии с клиенткой, и её дочь однажды сделала каминг-аут. Моя клиентка рассказала мне, как в тот момент думала: «Ну, Юма же нормальная, значит, все хорошо». Она смогла сохранить отношения с дочерью, и всё, что я сделала, было не зря. Это большая радость и гордость.

Как ты попала в политический активизм?

Я была одной из тех, кто помогал ребятам, подвергшимся преследованию в Чечне. Я не могла пройти мимо — это же дети. Молодые совсем, ровесники моих собственных детей. Кому-то мы помогли, а кому-то не смогли помочь, и они там одни, в отчаянье, погибали. Причём оттого, что мы помогали, политически становилось хуже — правительство только усиливало репрессии. Очень тяжело это пережить. Тяжело, когда ты без конца пытаешься, что-то делаешь, чтобы помочь, сама рискуешь, а люди все равно страдают.

Как справиться, когда твою борьбу буквально сводят на «нет»?

Это больно: ты плачешь, ругаешься, но продолжаешь делать. Я своих детей этому учила: когда тебе что-то нужно сделать, неважно, как именно ты себя при этом чувствуешь. Побеждает не самый умный, не самый смелый, не самый привилегированный — побеждает самый упёртый. Если не получилось, ничего — отойди, отдохни и продолжай снова.

После сложных акций люди снимают стресс по-разному. Мне иногда, например, хотелось выйти и просто выпить стакан водки. Но я вообще не пью и ничего не принимаю. Так что просто стояла и думала : «Ну выпью я стакан водки, что со мной будет?»

Сложно ли для тебя быть и мамой, и активисткой одновременно?

Мамой в принципе быть сложно. Женщиной быть сложно. Проснулась женщиной — и попала. Стала мамой, сама со всем разбирайся, знала, на что шла, не стала — тоже виновата. В мире отвратительное отношение к материнству.

Когда я и моя дочь в России занимались активизмом история была такая: с одной стороны, я люблю своих родных, ценю их свободу в принятии решений, сама всё делаю для того чтобы у них была свобода. Но с другой стороны, конечно, ужасно боюсь за них. Постоянные трудные, неоднозначные выборы.

Сейчас многие молодые люди в России пытаются донести до родителей/старших родственников свою антивоенную позицию. Многие сталкиваются с неприятием. Как ты считаешь, стоит ли пытаться донести свою точку зрения? Как лучше всего это сделать?

Нельзя рассматривать человека вырванным из контекста. В России люди попали в социальную ловушку. Им не дают делать личный выбор, не давали много лет. Кто-то смог вырваться, сам себя вытащить, но политическая масса постоянно пытается всех в себя затянуть. Этому очень трудно противостоять. Давление социального поля такое мощное, что один молодой человек вряд ли способен что-то изменить для своих старших. Но родители бывают разные. Если есть возможность говорить с ними, то не стоит сдаваться. Главное, что есть эта связь, главное, что родители есть.

Как ты считаешь, существует ли в России традиция замалчивания важных социальных проблем, некая социальная атрофия? Помнишь ли ты момент из своего детства или юности, когда ты поняла, что это губительно? Является ли твой активизм попыткой изменить этот порядок вещей?

Такая традиция определенно есть. Расскажу историю. Я — нейроатипичный человек, многие социальные правила я просто не считываю, не понимаю. Помню, как в советской школе на вопрос «Личность или общество?» я искренне ответила что личность имеет высокое значение. Но это был неправильный ответ по советской теории, и учительница мне возразила. А я же за логику: «Ну, слушайте, а как же Петр Первый, а Гитлер? Личность же имеет значение. Иначе как за ними пошло такое количество людей?» На что мне моя учительница ответила: «Сядь и помолчи, пожалуйста, никому больше никогда такого не говори, иначе в институт не поступишь, проблемы будут». И тогда все молчали, говорили только то, что разрешалось политической системой. Я всегда была неудобной. И в активизме тоже. Просто не получается по-другому.

«Сядь и помолчи, пожалуйста, никому больше никогда такого не говори, иначе в институт не поступишь, проблемы будут». И тогда все молчали, говорили только то, что разрешалось политической системой. Я всегда была неудобной. И в активизме тоже. Просто не получается по-другому.

Сейчас многие говорят о том, что у протестов в России женское лицо (пример — протесты матерей в Дагестане против мобилизации). Как ты считаешь, женщины и мужчины протестуют по-разному?

Активная масса — это всегда женщины. И несколько мужчин, которые стремятся занять руководящие позиции. Мужчины струсили, они не вышли защищать свое право на «не убивать людей», разбежались, попрятались. А их женщины так боятся потерять своих любимых, что вышли их защищать.

«Совет матерей и жён» подвергся критике за то, что его участницы протестовали не против самой войны, а, например, против нарушений в проведении мобилизации.

Каждый выходит за то, что его по-настоящему волнует. Эти же самые женщины не выходили на улицы за права ЛГБТ-людей, а теперь вышли за своих мужей.

Как ты считаешь, повлиял ли фем-протест на отношение к войне в обществе?

Я уехала, поэтому не могу с уверенностью ответить на этот вопрос. Скажу одно: мне ужасно жаль, что в России осталось много дорогих мне людей, которым пришлось смириться с существующим порядком вещей. И я очень восхищаюсь и переживаю за тех, кто остались и не сдались, продолжают отстаивать своё право на достоинство. А то, что там остались люди, которым вся эта ситуация «норм»… Теперь это их страна, их время.

Расскажи об акционизме в Испании. Какое ключевое отличие от России ты видишь?

Полтора года, что мы тут, мы лечим свои раны. Большую часть времени я просто ела, спала, немного работала. Поэтому об акционизме пока сказать нечего. Но точно могу сказать, что здесь сама атмосфера лечит, все добрее относятся к друг другу. В России мы не замечали, насколько у нас люди мрачные. В Испании люди, просто встречаясь глазами, сразу говорят: «Ola!». Я захожу в автобус, водитель поднимает глаза и здоровается. И это настолько естественно: увидел человека — скажи, что ты к нему хорошо относишься. Конечно, в Испании очень много свобод, и за них приходится платить - из-за высокого уровня безработицы, помимо прочего, много мелких преступлений — например, воровства. Но на фоне всеобщей доброты, принятия и расслабленности с этим смиряешься.

Расскажи о твоих текущих проектах/инициативах?

У меня была цель создать коммьюнити в Барселоне, и я начала с организации кинопоказа от фестиваля «Бок о бок». Конечно, знала, что будет тяжело. Мы провели два кинопоказа, было довольно сложно и нервно. Но лично для меня это мероприятие было крайне важно, потому что я наконец что-то создала здесь. Люди приходили, смотрели кино, о чём-то спорили. И у нас появилась команда. Это значит, что мы уже не чужие друг другу, что мы не выброшены, не изолированы.

_Ожидала ли ты, что война начнется? _

Я была уверена, что война начнётся, даже предполагала дату. Это было ужасно, и ожидание этого было ужасно. Состояние, когда ты кричишь-кричишь, а тебя никто не слышит. А когда война началась, я так злилась, так ругалась… И долгое время, когда многие мои знакомые были уверены, что всё скоро закончится, я говорила: «Не пройдёт, уезжайте! Лучше не будет!».

Как ты можешь описать отношение к Украине в обществе до войны?

Мне непонятно было, куда властные амбиции толкнут эту жуткую машину войны, но я понимала, что она неизбежна. В основном, я видела, что люди нейтрально относятся к происходящему. Они не хотят слышать, не хотят ничего знать. Это понятно — люди просто не хотят портить свою жизнь, хотят сохранить комфорт. Всё, что касается человеческих реакций в этом, мне очень понятно. Я понимаю и тех, кто против, и тех, кто вдруг стал отчаянным путинистом. Они выживают. Единственное, что я не могу принять — это людей, которые убивают, режут, стреляют. Понятно было, что они есть, и раньше их сдерживал страх наказания, но что их так много, и что после всех зверств они продолжают жить обычной жизнью…

Война ведет к расчеловечиванию?

Почему же, война это очень по-человечески. Просто мы не хотим знать, что мы, люди, такие и есть. Если забыть о снобизме, то человек просто пожирает все вокруг, поедает других живых существ. Люди насилуют, режут, терзают друг друга. И это та же часть нашей природы, которая заставляет нас есть рыб, куриц, коров. Человечество никак не повзрослеет и не перестанет сеять вокруг себя ад.

Как ты думаешь, что будет после войны?

Здесь, в Испании, я часто об этом размышляю: а что будет после войны? Она когда-то закончится, я не знаю как, но она завершится. Что тогда? Я думаю, что во всём этом безумии важно сохранить достоинство, человечность. Если гуманистические ценности перестанут иметь значение, то после войны мы упадем в настоящую яму. Крайне важно говорить сейчас, потому что потом мы все будем жить, эти ценности восстанавливая.

Как ты помогала пострадавшим от войны?

Так, как я умею это делать. Разговаривала, писала посты, вела прямые эфиры. Помогала людям посмотреть друг на друга не как на врагов, а как на жертв, которым нужно объединяться и поддерживать друг друга. Рассказывала, как общаться со своими близкими или с теми, кто находится по разные стороны границы. И есть прекрасные люди со стороны Украины, которые говорят мне, что понимают, кто именно развязал эту войну. Есть русские, которые говорят, что не хотят больше иметь ничего общего с этим режимом, начавшим войну, а хотят помогать выходить из беды, в которую попали украинцы. Я думаю, что это наш путь и дальше. Останутся «пост-русские», которые перешагнули границы старой Росси и пошли дальше. И в этом поствоенном мире нам предстоит договариваться друг с другом: с достоинством, бережно, аккуратно. Учиться не раскручивать конфликты, потому что один конфликт часто порождает второй и третий. А это большая работа.

Работа в том числе и для активистов?

Активистам необходимо создать это поле для общения, поле достоинства, чтобы после окончания войны людям было куда пойти. Туда, где они смогут получить опыт мира. Как активистка, своей основной задачей я вижу создание именно такого информационного пространства. Потому что когда у человека нет шаблона здорового поведения, война внутри него может идти вечно.